Как-то весной 2003 г., в один из четвергов, среди членов Литературного Объединения «Серая лошадь» возникла полемика вокруг произведения «Фимбульвинтер, Кицуне» Константина Дмитриенко.
Суть полемики была такова – является ли драпа литературным произведением, или это только «набор слов», пусть «умных», но непонятных. Почему «непонятных» – драпа пропитана исландскими сагами, автор употребляет лексику и образы саг, смешивая их с образами современной жизни. Однако, в основном тексте произведения преобладают слова современного языка. Непонятно же произведение еще и потому, что в нём отражены словесные памятники исландского, ирландского, британского, китайского и японского эпоса, т.е. содержание драпы корнями уходит в ранне-средневековый эпос, незнание которого искажает смысл драпы, но, тем не менее, не затемняет содержание произведения.
Что значит «набор слов»? Любое литературное произведение является по сути неким набором слов. Другое дело, если, давая подобную оценку, хотели сказать, что драпа «Фимбульвинтер, Кицуне» настолько бездарна, что не стоит того, чтобы называться литературным произведением. Но об этом речь не шла. И, по всей видимости, в качестве «набора слов» не сомневались – слова «умные».
Хорошее произведение или нет – каждый читатель судит в отдельности. Драпа представляет интерес и отвечает современным литературным вкусам – содержание произведения гораздо разнообразнее, чем содержание её ранне-средневековых предшественников. В драпе есть и отсылки к той эпохе, и повествование в наши дни, причём, времена переплетены, действие происходит одновременно и тогда, и сейчас.
Что касается героев, то с ними дело обстоит ещё интересней. По сути, в драпе отображены три героя. Главный герой – от его лица строится всё повествование, второй герой – не назван, но о нём упоминается. И он является причиной возникновения главного персонажа. Третий герой – наоборот – заинтересован в том, чтобы драпа была не сложена. Образы главного и третьего героя множатся и делятся на несколько персонажей, сохраняя при этом единство. Чтобы не говорить много слов о том, чем интересно это произведение, обращусь к самому тексту. Потому что драпа говорит сама за себя:
Итак, драпа пропитана исландским эпосом. Если быть точнее, автор ссылается на драпу «Выкуп головы» Эгиля Скаллагриммсона. По сути, произведение Эгиля является прототипом драпы «Фимбульвинтер, Кицуне». В истории сочинения драпы Эгиля говорится, что он сложил свою драпу ночью, чтобы утром прочитать её конунгу – таким образом выкупить у него свою голову, т.е. сохранить себе жизнь. За ночь он должен был сочинить и запомнить двадцать вис. Ему мешала женщина – жена конунга, она обернулась ласточкой и три раза прилетала к скальду и отвлекала его. Обо всем этом упоминается в драпе К.Дмитриенко.
Автор представляет себя на месте скальда, который хочет откупиться от смерти, ему мешает женщина, но «солнце и край не покажет, пока, скальд двадцать вис не нарежет». В драпе много мест, которые перекликаются с произведением Эгиля. Поэт называет себя скальдом, пишет в обстоятельствах, схожих с написанием драпы «Выкуп головы». Между этими произведениями есть и другая связь: в шестнадцатой висе своего произведения К.Дмитриенко упоминает Борхеса – в серии «Личная библиотека Борхеса» была издана книга «Сага об Эгиле». В последней висе драпы «Фимбульвинтер, Кицуне» говорится:
И это не единственное место пересечения этих двух произведений.
О чём говорит название «Фимбульвинтер, Кицуне»? Название произведения говорит о двойственности текста. Слово «Фимбульвинтер» относится к скандинавской мифологии («Старшая Эдда» и «Младшая Эдда»). Оно означает трёхгодичную зиму («великанская зима»), предшествующую Рагнарёку. В мифологическом словаре написано о Рагнарёке следующее: волк Фенрир глотает солнце, происходят землетрясения, вода заливает землю. Всё это происходит во время последней битвы богов с хтоническими силами. Битва приводит к гибели богов. На свободу вырываются хтонические чудовища, прежде всего волк Фенрир и мировой змей Ёрмунганд, а также их отец Локи. Из царства мёртвых (Хёль) приплывает корабль мертвецов. Упоминание Фимбульвинтер в названии предвосхищает настрой драпы. Герой, рассказывая о том, что с ним случилось, хочет показать, что в его жизни и душе наступил Фимбульвинтер.
Слово «Кицуне» относится к японской мифологии, которая формировалась на основе китайской. Кицуне – это лиса-оборотень. Лиса превращалась в девушку или женщину, чтобы соблазнить мужчину. В восточной мифологии очень распространён сюжет, когда лиса оборачивается девушкой, становится фавориткой императора и пользуется им для своих причуд. В серой драпе присутствует персонаж, которому определена такая роль. Иными словами, название «Фимбульвинтер, Кицуне» указывает на две главные линии сюжета (но не единственные).
Драпа написана от лица Измаила – персонажа романа Германа Мелвилла «Моби Дик или Белый Кит» – который мне представляется главным героем драпы. Этот герой рассказывает о себе, своей жизни, передаёт свои мысли, обращается к читателю и ведёт разговор с женским образом, который реализуется сразу в трёх лицах. Должна заметить, что главный герой данного произведения – не тот Измаил, что у Германа Мелвилла, он похож на воспоминание о том Измаиле, или, если выразиться точнее, драпа – это воспоминания и мысли мелвиллского героя по какому-то иному, а вовсе не китобойному поводу. И вот здесь снова стоит вспомнить об авторе драпы. Автор пишет от лица Измаила, называя его скальдом, что значит «поэт, писатель». Это наводит на мысль, что автор ассоциирует себя со своим героем. Это впечатление усиливается тем, что драпа написана от первого лица.
Помимо Измаила и женского образа в произведении представлены ярл Суббота и Квикег, которые не являются героями драпы – они появляются как воспоминания главного героя.
Теперь разберемся с формой произведения. Драпы, как правило, бывают либо хвалебные, либо поминальные. Сам герой говорит, что «обо мне ещё не сложена поминальная драпа». Возникает вопрос – а не пишет ли он её себе сам? Герой отвечает, что «я сложил свою первую песню на известный мотив “R.I.P.”». Но трудно однозначно назвать эту драпу поминальной, так же как и хвалебной.
Однако, произведение не осталось «бесхозным» – автор определил её как «серая драпа». Цвет здесь играет ключевую роль: серый – смесь чёрного и белого, возможно, и других цветов, например, красного, синего и жёлтого. Эти цвета не только присутствуют, обозначая самих себя, каждый цвет выполняет определённую функцию – слиться с другими цветами в «чёрно-алую-белую: судьбы серую драпу».
Основными, или преобладающими, цветами произведения являются: чёрный, белый и красный, которые в совокупности дают серый. Серый цвет, в свою очередь, существует сам по себе: «свет звезды просочился сквозь шторы и пыль, серый цвет», «драпа о серых сёстрах – снежной, угольной и огнецветной».
Каждый из цветов по отдельности соответствует и сопровождает своего героя. Чёрный сопровождает Измаила: «я торчу здесь чернее вороны», «жалость к тебе паутиной налипла на чёрное сердце». Главный герой строит произведение и участвует в нём:
Белый и красный цвета тоже существуют и сами по себе, и в то же время сливаются в едином женском образе сестёр, к которому добавляется образ супруги китайского консула. Этот персонаж отмечен синим и жёлтыми цветами. Так что здесь смесь цветов более очевидна.
Измаил обращается к одному женскому образу, но при этом выделяет в нём три самостоятельных лица. Этот эффект создаётся за счёт того, что герой обращается в мыслях к одному из лиц женского образа (она в белом), в это же время наблюдая другое лицо (её сестра в красном) и при этом упоминая о своем разговоре с третьим лицом женского образа (супруга китайского консула). Хотя он (автор-Измаил-скальд) их не путает, наделяя каждое из этих женских лиц своим цветом: «срочно приезжай сюда, вся в белом, и поспеши», «а за стойкой, напротив, – вся в красном она», «но ты надень на себя всё белое, чтобы не перепутали с сестрёнкой в красном» и т.д. Образ супруги китайского консула разнообразен и содержит в себе, как кажется, абсолютно отдельную нить сюжета, но на самом деле связывается и переплетается с женским образом сестёр, переходя в него: «каждая Ты – апельсин, под жёлтой ли алой кожей – одного знакомого цвета и вкуса».
Кроме женского образа, Измаил также обращается к двум мужским персонажам – Квикегу и ярлу Субботе. Квикег – герой романа «Моби Дик или Белый Кит». В драпу он попадает только как воспоминание Измаила:
«Синее солнце всех нищих» принадлежит миру мёртвых, которым правит скандинавская богиня Хёль. Квикега сопровождают образы природы:
Ярла Субботу главный герой вводит в повествование такими словами: «ярл Суббота говорит, что вкус моего сердца его знает дага». В этой фразе возникает мотив, который связывает между собой два «воспоминания» Измаила – ярла Субботу и Квикега. Они являются носителями этого мотива – мотива оружия.
Мотив оружия в произведении имеет широкое значение – это и боевое оружие, и магия слова как оружие скальда, и современные средства связи как оружие быстрой передачи информации, и психологическая позиция героя. В свою очередь мотив боевого оружия имеет два способа выражения – явный и скрытый. Скрытый способ выражения боевого оружия передаётся через кённинг – приём, свойственный исландским сагам: «шершень атаки», «стальная рыба» и т.д. Явным образом мотив оружия выражен с помощью вполне конкретных слов:
Верное оружие автора-скальда – слово – передаётся такими фразами:
Современные средства связи как способ быстрой передачи информации тоже представляют мотив оружия:
Психологическая позиция героя – это оборонительное оружие от психологических «битв» с социумом: «такие как мы с тобой – лишние в мире мобил, пацанил и водил, а всё ж я вбил в счёт полтинник», «боги мы или твари земные, не важно: жизнь не имеет смысла», «к чёрту мир! вещный, или какой иной, я напился тобой» и т.д.
Серая драпа представляет собой мысли автора-героя. В содержании его мыслей можно выделить три темы:
Мысли героя о себе и своей участи связаны с образом скальда и конунга: «Скальд до утра доживёт, ибо ночью даже врагов убивать не должно, в этом даю я конунга слово», «Верно и это, в одном из дворов, меня зовут Плохой Скальд», «солнце и край не покажет, пока, скальд двадцать вис не нарежет». В драпе ровно двадцать вис. Последняя является стевом, т.е. припевом, который может быть вставлен между любыми висами. Висы могут меняться местами, при этом содержание произведения нисколько не пострадает. В произведении нет чёткого, явного сюжета. Тем не менее, мысли героя представляют некий рассказ героя о себе, некую историю. В том, что есть история, сомневаться не приходится.
В драпе есть ещё один образ, который намекает на то, что в жизни главного героя что-то случилось. Этим отдельным образом в произведении является образ числа «23.50 и 5», которое повторяется пять раз. Как видно, это число несёт в себе определённый смысл. Первое упоминание числа ничего не говорит, кроме того, что это время – одиннадцать часов, пятьдесят минут вечера и плюс ещё пять минут. Фразы, последующие и предшествующие, никак не объясняют, почему поставлено это число.
Второе упоминание числа представляет собой намёк на то, что после 23.50 произойдёт что-то, что вызывает у автора-Измаила кризис настроения или, если хотите, души:
Третие, четвёртое и пятое упоминание числа заключено в одну вису, где сначала следуют рассуждения о таких категориях, как «алгебра и филология», «физика и поэзия», потом говорится, что произошло:
С другой стороны, в этих словах угадывается и другой смысл: 23.50 и 5 – близко к полуночи – уже самое время писать выкуп от смерти, и снова мешает женщина. Как видно из содержания предшествующей висы, вместо города Бейджинг супруга консула сказала Измаилу следующее:
Вот ещё одна отсылка на исландские саги – Локи зачал с великаншей Ангрбода хтонических чудовищ: хозяйку царства мёртвых Хёль, волка Фенрира и мирового змея Ёрмунганда.
В последнем случае упоминания числа рассказывается, что последовало в 23.50 и 5:
а ниже:
В поэзии (а драпа является поэтическим жанром) сюжет как таковой обычно не наблюдается. Поэзия призвана выражать мысли и отображать настроения автора. Мысли и настроения в данном произведении присутствуют. Но помимо них присутствует и «смена декораций»: то, что предшествовало – отражено в воспоминаниях главного героя и его упоминаниях о себе (прошлое): «первые двадцать лет я учился молчать», «я прочитал много книг, они меня ничему не научили»; то, что сейчас происходит – отражено в обращении автора-героя к читателю (настоящее): «здесь тебе не перформанс какой-нибудь»; и то, что будет – отражено в оценке героя своей позиции (будущее): «мне не попасть в личную библиотеку профессора филологии», «в заповеднике смерти мобильник тебе не будет нужен» и т.д. Однако в этом произведении нет прямого следования: прошлое-настоящее-будущее.
Здесь одно время переплетено с другим и происходит всё одновременно: скальд пишет выкуп, Измаил вспоминает Квикега и ярла Субботу, при этом герой (скальд и Измаил в одном лице) находится в баре и ждёт «Её в белом», она в это время сидит напротив за стойкой в красном и, как ласточка, мешает ему писать, а после полуночи наступает «сахарница», потому что он (в то же время Локи) зачал с ней (она же великанша, она же триликая Морриган-Бадб-Маха, она же норны Урд-Верданди-Скульд, она же Хёль) свою смерть, пока её супруг – китайский консул – был вызван на ковёр. Герои многолики, время «внеобъемлемо», история сложена, драпа написана, скальд откупился.
Для чего автор сложил драпу? Чтобы выкупить свою жизнь у того, для кого она написана. Этот невидимый герой-конунг решает участь скальда. Если скальд откупился, значит конунг проникся произведением. Он знает, скальд – посредник между людьми и богами. Если он сложил драпу, значит богам стало известно то, о чём она, и для кого предназначена. Каждый читатель на время прочтения драпы становится этим героем-конунгом и решает её участь – жизнь или смерть. Какое решение он примет, зависит от него. Будет ли оно так же интересно читателю, как конунгу, у которого Эгиль выкупил свою голову?
Произведение живёт в своём метафизическом хронотопе. Текст драпы, как слоёный пирог, состоит из нескольких пластов. Каждый пласт охватывает определённый мир, у которого своё место и своё время – кроме скандинавского эпоса и «Моби Дика», здесь есть китайские и японские мифы: «путями драконов, не доступных пониманью Кунцзы», «тысячехвостная Окинавы лиса» и т.д.; персонаж ярла Суботты взят из креольских верований (барон Суббота – хозяин кладбищ культа Вуду); триликий женский персонаж – аллюзия на триликих богинь из ирландского эпоса (Морриган-Бадб-Маха) и скандинавского (норны Урд-Верданди-Скульд); англосаксонский эпос: «и как быть с Гренделем в этом тумане сером»; отсылка к библейским текстам: «двенадцать злобных апостолов», «но будет утро, и отрекусь троекратно»; современность: «не фотография, протяжённостью в «Звёздные войны», «мой федеральный не помнишь?» и т.д.; Борхес… «для Борхеса ночь закончилась раньше» – к слову о многослойности произведения, возникает параллель с рассказом Борхеса «Сад расходящихся тропок». За каждым словом свой мир, каждый мир – как тропа. Читатель находит свою тропу и видит в серой драпе понятный и близкий для себя мир.
Я поняла, что содержание серой драпы настолько глубоко, что могу утонуть в нём. Поэтому я выбрала свою тропу (скандинавский эпос) и решила рассказать, что я встретила на этой тропе, не забывая при этом, что есть и другие тропы.
Владивосток, весна 2003г
© Екатерина Паньи, Великобритания, 2015г
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Константин Дмитриенко
Фимбульвинтер, Кицуне
СЕРАЯ ДРАПА
Hбrr svarar: “Svб mikils virрu goрin vй sнn ok griрastaрi, at eigi
vildu юau saurga юб meр blурi ъlfsins, юуtt svб segi
spбrnar, at hann muni verрa at bana Урni.”
Высокий отвечает: “Так чтили боги свое святилище и свой кров,
что не хотели осквернять их кровью Волка, хоть и гласят пророчества,
что быть ему убийцею Одина”.
…
жеста о розе закончилась хрипом “Скальд до утра доживет, ибо ночью
даже врагов убивать не должно, в этом даю я конунга слово”
алая диса, полет ее тихий – дата рожденья мента, все молчали
“Срочно сюда приезжай, вся в белом, и поспеши, может статься, успеешь”
смотрит на синее солнце супруга китайского консула
город – Пекин, говорит, дворец – Кубла-хана
“Не пригласите меня отведать доуфу?”
не понимаю – не Кольридж я, и не Васко да Гама
…
мое христианство мертво до того как родится буддизм
из ниоткуда ничто не приходит, и вера – не исключение
я прочитал много книг, они меня ничему не научили
предлагаю и вам ничего не читать и не писать писем
боги мы или твари земные, не важно: жизнь не имеет смысла
прикоснусь к твоей коже и по губам прочитаю “до встречи”
останусь отпетым викингом и браконьером от жизни –
буду бродить в заповеднике смерти, радуясь всякой добыче
…
утром у нее глаза виноватой таксы, я думаю, потому что всю ночь
она, то ли гладкая кошка Египта, то ли тысячехвостая Окинавы лиса,
23.50 и 5 – сколько угодно можешь спрашивать у меня, с кем из нас
это было в последний раз?, у меня нет другого ответа, “Ну да”
первые двадцать лет я учился молчать, а потом, когда понял, что
уже не могу без этого жить, я сложил свою первую песню
на известный мотив “R.I.P” – мир пошел вкривь
и вкось, а слово бывшее в самом начале, не изменить
…
лето все еще не, значит времени – вагон и тележка
в конце каждой фразы, как и положено, поставлена жирная джойсова точка
составляю список самых печальных вещей, и номером первым:
зрелище открытого кошелька за два дня до получки
я достиг совершенства в складывании пасьянса Солитер,
знаешь, тот, что в игрушках под “Windows”, и вот, интересно,
получится ли из меня чемпион
и в других видах убийства рабочего времени?
…
жало пчелы – не стилет, а гарпун и от того: боль – тебе, пчеле рабочей – смерть
в белых пятнах на карте мозга обитают силы, чернее которых – нет
я вспомнил тебя, друг мой, Квикег, ты мне расскажешь о чем
шептались с травой светляки? что ты узнал о царстве, где
серое небо и светит синее солнце всех нищих
все нитки троп муравьиных, труды скарабеев, не туда ли?
звезда моей жизни – знак водяной на банкноте
стоимость – минимальна, но хоть какая-то, да гарантия…
…
в рукоятке моего ножа, собственно клинок, и бонус к нему – опасная бритва
случается так, что легко пустить в ход и это, и то –
в каждом течет кровь побежденных врагов
обо мне еще не сложена поминальная драпа, но ярл Суббота
говорит, что вкус моего сердца его знает дага
но ты надень на себя все белое, чтобы не перепутали с сестренкой в красном
как я тебе? “Слаще земляники”, так не бывает, и я не поверю
твое золото потемнело и ласки, как древнее зеркало “Оденься в белое”
…
крылья мои иссякают под вечер, слышишь ли нет,
у монитора тусклого сидя, чем там жонглирует шпильман-ветер,
перьями ангелов, или душами чьими?,
вверх по реке Энгдекит поднимаясь, чьи голоса тебе шепчут, где нужно
сделать привал, а где двигаться ночью
без остановки?, покуда не встретишь пятнадцатихвостую,
огромных размеров лису, или красного ворона,
что делать с Фафниром, и как быть с Гренделем в этом тумане сером, не знаешь
…
стихи – не дети, согласия не требуют, делай, что хочешь с ними
истинный знак способен сам за себя ответить
здесь тебе не перформанс какой-нибудь,
не фотография, протяженностью в “Звездные войны”,
не MTV и двенадцать злобных апостолов
лето еще не настало, а ангелы – следом за звездами
в комнате темной бьемся с тенями угольных кошек
мне заменяет секиру “Microsoft Word – две тысячи”
…
МАНЬ – значит ВАРВАР, ключ иероглифа этого – ЧЕРВЬ
ты не причесан и, как дикий мед, горчат твои фразы
“Верно и это, в одном из дворов, меня зовут Плохой Скальд”
знаю, но губы твои, руки, глаза, я их встречала уже
а мне, если и снятся сны, все коридоры зеркал, стадионы и карты
глобального потепления, пути ледников и вулканов огни,
логово ворона, корм волков – все это части того, что однозначно не ты
ВАРВАР!, МЕД ОГНЯ СТЕРЕГУЩИЙ ДРАКОН, ОН ЖЕ – ЧЕРВЬ
…
с разных концов земли, один от черепахи, другой с китовой спины,
путями драконов, не доступных пониманью Кунцзы,
через мглу, навстречу друг другу, мы движемся в место тьмы
чтобы увидеть тяжелый взгляд, чтобы услышать, как будет молчать
оборотень, пришедший с другой стороны
если позволит верховный провайдер будет полный коннект
и мы забьемся в сети, точно так же, как ставший лососем,
отца всех волков отец
…
Квикег, друг мой, мой брат, крови иной, ангел твой татуирован черным,
южный ветер приносит с воем собачьим, холод и в пыльную бурю светила
становятся цвета индиго, мир меняет стороны света,
стороны света изменяют друг с другом, не выходя за пределы семейства,
северный ветер с дымом и пеплом лесных пожаров насылает обрывки пламени,
светила краснеют, если так дальше пойдет, Квикег, твой гарпун,
стоит только его использовать, гарантирует всем нам бестолковую смерть,
“Ничего, Измаил, ты опишешь”
…
если вернешься из нижнего мира, то и в Харбине уже не заблудишься
желтые лица и пиджинг на улицах, ты уже можешь прочесть пару вывесок
я проведу тебя сквозь язычество, мимо буддизма, дорогой Конфуция
в храм христианских японцев и айнов в сердце холодных лесов Хоккайдо
что твои танцы, овечья охота или настольный хоккей на татами!?,
вверх по ущелью поднявшись, присядем на ясень поваленный
будем курить то, что осталось в кисете – пыль конопли, чешую мухоморов
будет тебе благодарность сэвэна: рык росомахи и хрип оленя
…
кровью из вены яремной напьешься и скажешь: теперь знаю, как это – вкус соли горячей,
это – как жизнь после смерти, а новая смерть – меньше, чем перемена платья
это – как сон на плантациях ярла Субботы – черная каторга амнезии
это – как объясненья слепого глухому о том, что каждый из них должен видеть
свет звезды просочился сквозь шторы и пыль, серый цвет “я должна тебе что-то сказать
ты зачал со мной сына-волчонка, двуцветную дочь и змею” чувствуешь, что к чему?,
к черту мир! вещный, или какой иной, я напился тобой, и на самом дне
я коснулся ножом своим, древней стали твоей – кровь врагов моих мертвых подменилась тобой, живой
…
почему я пью джин? потому что водка не лезет и вот
я придумал нетривиальную рифму к слову “сахарница”
она же созвучна с понятием “холодец” 23.50 и 5
такие как мы с тобой – лишние в мире мобил, пацанил и водил, а все ж
я вбил в счет полтинник, давай, ты прикинешься в белое, тачку цепляй
я торчу здесь чернее вороны, а за стойкой, напротив, – в красном вся она
и не против, похоже, что “за”, так что лети и не спрашивай,
“Мне пора, как всегда мне пора” – времени меньше чем нет
…
23.50 и 5 алгебра и филология хозяина дома нет, есть драконы песка и драконы вод
каждый на небо восходит на свой манер, есть ли радужный мост или его нет
115 физика и поэзия, в 23.50 консула вызвали на ковер
и пока его нет, и в белом вся не приперлась твоя сестра
расскажи мне про город “Бейджинг” все равно мне ничего не понять
география и метафизика, за тобой – миллиард, 23.50 и 5
“Все. Полный “сахарница”. Мне пора уезжать”
“Ах, белый северный червь и дурачок, куда”?
…
мне не попасть в личную библиотеку профессора филологии, а для Борхеса ночь закончилась раньше, чем драпа о серых сестрах –
снежной, угольной и огнецветной, сложилась, и утро не наступает
солнце и край не покажет, пока, скальд двадцать вис не нарежет, как землю режут
шершень атаки – каждая руна, кеннинг – стальная рыба
голова моя стала – как бы осенней, то, что еще не облетело – первый снег, а все же –
каждую секунду ты: или умрешь, или останешься жить,
некоторые из нас заставляют себя больше забыть, чем кое-кто успеет узнать
…
хватит соплей, в алом, белом и черном, оглядываясь назад, я вижу тускло и недалеко
если вперед смотреть, то острое зрение видит отчетливо, но больше не многим
стоит ли сравнивать прошлое с будущим, солнце восходит, пора одеваться для смерти
разницы нет между судьбой и удачей, все, что останется – слава, достаточно
двигай собой, две моих стали заточены, в белом ли алом, самое время приехать, но что же
нет тебя, мой федеральный не помнишь?, или никак дозвониться не можешь
боги ли, смертные, твари из сумерек, тени: мы говорим на шипящем наречии
по длинной дороге благих намерений, оставив надежду у входа на вешалке
…
о вкусах не спорят, вот это – соль и я сотворил ее солью, а это – наш ангел-гвардеец
“Мне тесно в боди и я его скину, ты же просил быть в белом, насколько возможно”
сахар по вене – до диабета успеем добраться, попутный ветер не пропылит по тюленьей дороге
жалость к тебе паутиной налипла на черное сердце, но будет утро, и отрекусь троекратно
каждая Ты – апельсин, под желтой ли алой кожей – одного знакомого цвета и вкуса
кажется, мы доживем до рассвета, даже если он никогда не наступит
соли отведать и вспомнить о смерти, верь мне: нет смысла спорить о вкусах
…
тайное имя не кольца блеска морского, и так коли
что же цепляться, как за соломинку, за эти знаки?, они и нарезаны неверно,
в заповеднике смерти мобильник тебе будет не нужен
намного важнее страх превращенья преследователя в добычу
когда в наступление пойдут сумерки нам не будет иного оружия, кроме
слова, того, что в начале, и знаков, и крови недругов наших
песня ножей для тех, кто ее понимает, только одно означает
“Оденься в белое и до встречи в Валгалле”
… стев
последняя виса этой драпы
даст мне свободу
или отправит
мясом для волков к мертвым бражникам
двора отца мудрости
солнце восходит, но то же солнце
будет в зените пока я читаю драпу луны
черно-алую-белую: судьбы серую драпу
Константин Дмитриенко, Владивосток, 2003г
© Екатерина Паньи, Великобритания, 2015г